Закат прилег и стал лежать на горизонте. Я за ним подсматривал. И Борис Серафимович за ним подсматривал. А закат лежит и лежит. Долго. На моих часах прошло три часа. На Бориса Серафимовича – шесть. Потом мои встали. А закат начал ворочаться. То боком повернется. А то вообще неприличными сторонами тела. Иногда лицом. А на спине у него татуировка. “Не забуду Борю раднова...” – и дальше непонятно. Борис Серафимович по складам прочитал. И сплюнул жолтаю сваёю слюною. А закат повернулся спиной и пукнул. Прошло четыре часа с минутами. Борис Серафимович сказал, что он кое-что уже понял. Но хочет в туалет. И вроде нельзя отлучиться – надо бы дождаться. А закат вообще встал на карачки. “На четвереньки,” – поправил его Борис Серафимович. Он уже сходил до ветру. В ответ он показал язык. Он был такого цвета, как в книжках про закат пишут. А Борис Серафимович сказал: “Больной! Скажите “му”!” Он уже злился. Плевал в оконное стекло. И мух сшибал кончиком ногтя. Я уж про себя не говорю, тут вообще полный (неприличное слово). И мы ждать устали. Его. А он верхушки елок обломал. Тут Борис Серафимович сказал: “Все!” – и ушел. И я сказал: “Все!” – и ушел. И закат сказал: “Все!” – и ушел. И все.
|
|
|